Наталия Зоркая: "Не бунтари, а приспособленцы"

Наталия Зоркая

Социолог Наталия Зоркая обозначила основные тенденции в настроениях молодых россиян. 

Чем отличается современная молодежь от своих сверстников, скажем, 90-х, что стало для нее главной жизненной ценностью и насколько сильны в молодежной среде патриотические настроения – заглянуть в душу поколения молодых XXI века ответственный редактор "НГ-политики" Роза ЦВЕТКОВА попыталась с помощью завотделом социально-политических исследований Левада-Центра Наталии ЗОРКОЙ.

– Наталия Андреевна, что собой представляет социальный портрет нынешней молодежи? Давайте начнем с возраста – есть ли четкие границы, как говорится, "от" и "до"?

– Как известно, в советское время молодежью считались люди чуть ли не до 35 лет. Это было своего рода пролонгированное вступление как бы во взрослую жизнь, отчасти связанное с тем, что для молодых людей того времени предполагался постепенный переход от комсомольской карьеры к партийной и соответственно кадровое повышение по службе.

Сейчас нет каких-то принятых стандартов, но если посмотреть на это с социологических позиций, то молодежью принято считать тех, кто уже получил среднее образование, то есть достиг возраста 16–18 лет, и вступает в следующую фазу социализации – может либо идти работать, либо продолжать свое образование. Верхнюю границу я бы ограничила возрастом в 25 лет. Вот в этих пределах – от 16 до 25 – можно говорить о молодежи как о какой-то выделенной группе. Но в принципе под разные задачи можно эти границы раздвигать, например, если иметь в виду какой-то первый опыт рабочей жизни, уместно выделение группы молодых в диапазоне от 25 до 35 лет.

– Ну да, покупать алкогольные напитки, к примеру, можно лишь с 21 года, голосовать – с 18, а уголовная ответственность, если не ошибаюсь, для несовершеннолетних заканчивается на уровне 14 лет. Это укладывается в общевозрастное определение молодого поколения?

– Нет, это не связано с тем понятием молодежи, которым мы оперируем в наших исследованиях, а определяется скорее политикой в отношении молодых, и здесь просматриваются разные тенденции. Например, снижение срока уголовной ответственности до 14 лет, и это все-таки значительное ужесточение свидетельствует о том, что со стороны государства очевидно: существует большая проблема подростковой преступности, агрессии. Если же посмотреть с позиций тех, кто занимается этой проблематикой, то, конечно же, становится понятно, что одним снижением возраста для наступления более жесткой уголовной ответственности решить эти проблемы сложно.

Поскольку подростки, может быть, именно сейчас в нашей стране – группа в наибольшей степени потерянная, нигилистическая, не находящая понимания и оттого – агрессивная. Такие настроения в подростковой среде в любом современном обществе присутствуют, но у нас эта проблема приобретает еще более острые, специфические черты. При том, что ей, этой проблеме подросткового, переходного возраста уделяется гораздо меньше внимания, чем на Западе.

– В чем эта специфика проявляется?

– В современной российской семье – есть у нас такие данные – присутствует явно выраженная установка на авторитарное воспитание, на жесткий контроль над подростками во всем: общение, деньги, свободное время. И такие установки диктата по отношению к детям, вплоть до физического наказания за непослушание, в последние годы растут, усиливаются в обществе. Даже в семье взрослые люди ориентированы не на помощь и понимание по отношению к детям, а на то, чтобы максимально их контролировать и подавлять для "их же пользы".

Поясню, речь идет о гиперопеке над ребенком, контроле и подавлении его неокрепшего "Я", нарушающем его право на собственное мнение хотя бы потому, что это мнение, как правило, не очень-то и выслушивается. А почти половина наших респондентов вообще считают допустимым физически наказывать 13–15-летних подростков, причем эта доля выросла за нулевые годы с 28 до 45%. Мы живем сейчас в такое время, когда человек, чрезвычайно низко оценивающий свои возможности повлиять на происходящее, ориентирован прежде всего на свою семью, когда он считает, что может повлиять только на нее и отвечать только за нее, а все остальное – от места работы до деятельности властей по возрастающей – выходит из зоны его ответственности. Семья как социальный институт оказывается в огромном перенапряжении, а регуляторы внутрисемейных отношений, конфликтов остаются традиционными, даже архаичными. Ведь что происходит: семья берет на себя ответственность за все – за здоровье детей, за их образование, за их дальнейшее бытовое устройство – квартирный там вопрос, материальный. И чего ни коснись, все связано с деньгами, подчас значительными для отдельно взятой семьи. В итоге эта большая ответственность за все сразу в семейных отношениях ведет к скрытым конфликтам, напряжениям. 

И только совсем в небольших группах населения, где родители обладают большей рефлексией, более разносторонним образованием, стороны подобных скрытых конфликтов обращаются за психологической или консультативной помощью. В большинстве остальных семей считается, что подобный тотальный контроль за дитятей, сколько бы ему лет на этот момент ни было, это – в порядке вещей. Оттого возникают сильнейшие внутрисемейные напряжения, зачастую на протяжении длительного времени скрытые. И в результате подростки, находящиеся под таким жестким родительским контролем, реагируют на это, как подросткам и положено реагировать: ростом агрессии, отрицания, склонностью сбиваться в группировки. И таким образом, это очень важно подчеркнуть, у человека в этом возрасте не закладывается основ для достаточно высокой самооценки.

– В стремлении оградить своих чад от всяческих бед родители не предоставляют им права стать по-настоящему самостоятельными?

– Да, у нас общество и так достаточно инфантильное, но все более усиливается ощущение, что от поколения к поколению молодые люди, особенно, как ни странно, в образованной городской среде, становятся еще более инфантильными и еще более слабыми в социальном смысле. Потому что родители действительно вкладывают в них очень много усилий, для того чтобы они получили хороший старт, а дети, уже даже став взрослыми, привыкают к этому патронажу, когда большая часть их проблем решается родителями. И если они оказываются уже в ситуации, когда надо действовать самостоятельно, то очень часто проявляют все более усиливающиеся признаки инфантильности, слабой, несамостоятельной личности.

Возьмем, например, протестное движение, появившееся в России в конце 2011 года. Оно началось как раз с той части молодежи, которая вдруг для себя открыла политику – как она устроена и что за ней стоит. Эта молодежь начала понемногу понимать, в какой стране, в каком обществе она живет, что есть другие группы населения, которые видят все происходящее совершенно иначе, как оказалось, что нужно очень много усилий и целеустремленности их собственной, для того чтобы вырабатывать и, главное, отстаивать собственное мнение и позицию в ситуации царящей в обществе апатии, зависимости, равнодушия и агрессии против всего нарушающего это "спокойствие". Протестные настроения в этой среде довольно быстро в значительной мере сменились "чемоданными настроениями" на фоне отсутствия видимых успехов, а теперь – по мере ужесточения режима и реанимации советских великодержавных комплексов, поддерживаемых большинством.

– Быстро зажглись и так же быстро погасли. И все же – почему?

– Потому что у них очень маленький багаж опыта и слишком слабое понимание общественных процессов, оно и у взрослой образованной части общества не слишком развито, а у молодых – особенно. Молодые, особенно в менее самостоятельных и активных социальных средах, легко воспринимают и воспроизводят передаваемую старшими поколениями мифологию о советском благополучном и стабильно устроенном прошлом. Они не дают себе труда разобраться в том, что там реально происходило, тем более что этот интерес не поддерживается ни системой образования, ни старшим поколением.

– Вы хотите сказать, что им удобно быть такими вот манкуртами, не помнящими своей истории? Но, кажется, именно сейчас усилились разговоры и государственные заботы о росте патриотизма, и в первую очередь у молодых?

– Так ура-патриотизм – это же не тот патриотизм, который приводит к отрефлексированному пониманию своей истории, в которой было много чего темного и страшного, причем не в такие уж далекие времена. Деды и прадеды нынешних молодых через машину репрессий советского периода в значительной степени прошли. Патриотизм, как мне кажется, должен основываться на трезвом взгляде на свою страну и ее историю, любовь – это сложная работа ума и сердца, она может быть и горькая. А что говорит сейчас патриотическая пропаганда – "не дадим опорочить свою историю!". Невозможно выйти с новым пониманием, где ты живешь и что происходит и какое у страны будущее, не поняв, что все-таки происходило в прошлом, в недавнем, в советском. А сегодняшняя молодежь оказалась вполне восприимчивой ко всей мифологии великой державы, особого пути России. Молодые россияне, помимо всего прочего, стали наиболее чувствительны к проявлению великодержавных, по сути – националистических комплексов, в ситуации отсутствия позитивной программы развития общества, возвращения к советским мифам, консервативный поворот работает на негативную мобилизацию общества, включая молодое поколение. В массе своей самые молодые высказывали на протяжении всех нулевых самую высокую поддержку высшей власти, такие же данные мы получаем и сегодня, при том что они наименее политичны и вообще не считают нужным разбираться в политике.

– Подождите, я что-то не поняла – именно молодежь, вы хотите сказать, является самым надежным электоратом нынешней власти?

– Да, именно это я хотела сказать! Поддержка Путина, поддержка институтов власти, готовность голосовать за Путина среди молодых – самая высокая среди остальных социальных групп. Эта тенденция наблюдается где-то с начала 2000-х. Но это потенциальный электорат, участие молодых в выборах всегда невысокое, здесь важнее общий настрой молодых

– Фантастика! Почему же многие эксперты считают, что современная молодежь более протестная при всей своей аполитичности, что она как никогда раньше противопоставляет себя существующей власти? А по вашим опросам получается, что она наиболее консервативная в своих устремлениях к будущему?!

– К сожалению, это иллюзия об активности молодых, и хотя в последние годы она стала выше, но только в очень узких группах и средах молодежи, живущей в больших городах. Если же говорить о молодежи в целом, то наоборот, за нулевые выросло поколение молодых, которое ориентировано прежде всего на свое собственное благосостояние, на достижение своего успеха вне зависимости от того, какой ценой он достигнут. Большинство молодых, которых мы опрашивали, считали, с одной стороны, что успех в значительной мере зависит от твоей "вписанности" в систему, а с другой – что "цели оправдывают средства". Такой негативный образ успеха в принципе и не может быть ориентирован на социальное одобрение, так уничтожается такая важная вещь, как ценность социального признания для человека – одна из составляющих развитого современного общества.

Сегодняшние молодые считают, что они все-таки живут получше, чем их сверстники в 90-е, по всем показателям. Это действительно так. Так или иначе, у всего нашего общества в целом нарос некий жирок благополучия. Но ведь у молодых это благополучие образовалось в значительной мере не благодаря их собственным усилиям, за это нужно благодарить и старшие поколения "родителей", "бабушек", которые очень сильно в это вкладывались. Основная часть семей в 1990-е годы была ориентирована на выживание, на поддержание более или менее приемлемого статуса – жизненного, материального, в том числе, естественно. Их дети получили все в готовом виде, как если бы так и должно было быть.

– Но ведь, наверное, в этом нет ничего плохого – любое поколение родителей хочет лучшей жизни для своих детей?

– Я просто хочу сказать, что вот это упомянутое вами представление о молодых, как о бунтарях – это пришедшее с Запада представление, и к нашей ситуации оно слабо относится. Западная молодежь бунтовала и бунтует из-за недовольства социальной, образовательной политикой, политикой в целом, наши же молодые как раз почти всем довольны, во всяком случае – значительно больше, чем старшие поколения. И российская молодежь весьма равнодушна к чужим проблемам, в своих проблемах она не видит общее с другими.

– Возрос у молодых людей эгоизм?

– Эгоизм и такая, я бы сказала, безответственность, причем в ситуации, когда представления о ценности свобод, демократии, права человека и т.д. в обществе вытесняются, не начав даже толком закрепляться. Тут уже все в значительной мере было связано с тем, насколько слаба была и культурная, и политическая элита, интеллигенция конца XX века. Обнаружилось, что поколению родителей особо нечего предложить своим детям в качестве идеальных образов будущего, вся их жизнь была очень во многом подчинена попыткам приспособиться в системе. Вот почему молодые так остро и пренебрежительно реагируют на старших, мол, кто там придерживается по-прежнему каких-то демократических либеральных устремлений?

Все эти ругательные слова вроде демшизы и прочих – это же все идет от поколения молодых в основном, которые просто не дают себе труда понять другую сторону тоже. В каком-то смысле можно говорить о том, что государственный патернализм, характерный для Советского Союза, он, собственно, никуда особо и не ушел, и среди молодежных групп он такой же, как и среди населения в целом. Потому что не произошло за все это время, с момента развала СССР, никаких серьезных трансформаций – ни политических в демократическом направлении, ни каких-либо культурных и прочих. Ценности, присущие демократическому обществу, у нас до сих пор не закрепились Они не могли быть просто так занесены – перенесены – усвоены, они должны вырастать из собственного опыта, из понимания того, что происходит. А этого фактически не происходило, и люди привыкают жить в ситуации подчинения государственному прессингу, и чем дальше, тем больше, потому что им нечего этому противопоставить.

– Значит, молодежь не верит в собственные силы, в свои способности изменить жизнь в стране к лучшему? Это фактически диагноз очень пессимистичный!

– Получается, так. Те, кто представляет наиболее продвинутую, активную часть молодежи, повторюсь, очень быстро ломаются, натолкнувшись на какое-то сопротивление извне, у них тут же подскакивают так называемые чемоданные настроения, что как раз свидетельствует о неверии в то, что здесь можно что-то изменить. Просто в силу своей молодости присутствует некоторая самонадеянность в начале пути, что все у тебя будет хорошо и ты всего добьешься. Люди этого хотят, но по мере взросления, мы знаем это по исследованиям российского среднего класса, даже у людей, уже добившихся успеха, нарастает ощущение тупика. Потому что добиться успеха очень сложно, надо преодолевать очень большие препятствия, бюрократические, правовые, коррупционные, да и моральные, если это только осознается. А защищенность достижений очень низкая, частная собственность плохо защищена, правила игры постоянно меняются и т.д. Но при всех своих чемоданных настроениях трезво рассуждающие люди понимают, что уезжать-то особенно некуда. И отсюда все более нарастают настроения, у молодых в том числе, такой внутренней эмиграции среди тех, кто поуспешнее, пообразованнее, или более массовое настроение и позиция «лишь бы меня не трогали».

Поэтому прогнозы наши пока пессимистичные, потому что последние 15 лет по крайней мере идет такой негативный отбор, когда на самый верх поднимаются не самые квалифицированные и лучшие, а те, кто готов вписываться в систему, приспосабливаться к ней.

Наши данные говорят о том, что не менее 40% тех, кто учится в вузах, не собираются работать по специальности, что все равно главная мотивация у них – это высокая стартовая зарплата, а это неадекватность оценки собственного образовательного, профессионального ресурса. Большинство молодых стремятся получить высшее образование, неважно какого качества, потому что оно – некая статусная гарантия материального достатка. А именно в этом сами молодые видят главную проблему, что говорит о крайне упрощенном, примитивном представлении об успешной жизни, к которой они так стремятся.

Взято.