Алина Фаркаш о семейном насилии как источнике суперсилы

Семейное насилие – психологическое и физическое – породило целое поколение нежных и деликатных девочек, обладающих суперсилой: развитой до максимального предела чувствительностью к нарушению психологических границ. Эти девочки – мы.

Помните игру в мудаков, о которой я рассказывала? Я думаю, мы – первое поколение на территории нашей страны, которое добровольно прекратило в нее играть. Это пока еще очень тонкая прослойка, но она становится все активнее. Девочки, которые плакали под одеялом, обещая себе, что когда станут мамами, то никогда-никогда-никогда не будут поступать так со своим ребенком, и которые сдержали обещание.

"Кого люблю, того и бью"?

С детьми не церемонились на протяжении всей истории человечества. Почему именно сейчас это вдруг дало такую неожиданную реакцию? Наши мамы были первым поколением, которое задумалось о том, что у детей есть какая-никакая, а психология. Поэтому их, этих нежных девочек, часто растили гораздо нежнее, чем их матерей, бабушек и прабабушек.

Им читали хорошие книжки, с ними разговаривали, водили на музыку, балет и английский. Говорили про хорошее-доброе-вечное. Старались понимать. Или не старались, но вокруг уже витало ощущение, что ребенок – тоже человек и право имеет. И на фоне этого семейное насилие воспринималось особенно ужасным. Дедушка мне рассказывал, что в их времена в детском кругу было принято практически хвастаться следами родительских побоев, их носили как заслуженные боевые раны, и поэтому родительский ремень больше ранил попу, чем душу. Всех били, и тебя бьют – что в этом такого? В наше же время признаться в том, что родители тебя бьют, было невыразимо стыдно, унизительно, ужасно. Я бы, наверное, умерла на месте, если бы кто-нибудь в школе узнал о том, что меня дома бьют. Что наша семья – ну такая. Понимаете?

Я сейчас разговариваю об этом с друзьями, и выясняется: все они никогда-никогда никому не признавались в том, что дома их били. Социальный слой не важен: били в семье академика и известного детского писателя, били детей врачи, учителя и психологи. Заурядные инженеры из НИИ и талантливые ученые, изобретатели с мировым именем. Если не били, то могли, например, залезть в стол, достать дневник и прочесть вслух, ехидно комментируя. 

Или даже не ехидно, а просто так, как ни в чем не бывало, обсуждать за столом, что "наша Машенька влюбилась и тайком пишет стихи! Такие романтические!" Или отвести дочь к гинекологу, чтобы удостовериться, что она все еще девственница. Или, внезапно обидевшись, наказывать молчанием – некоторые родители выдерживали неделями и даже месяцами. Их выросшие дети часто говорят: "Лучше бы побили".

Стратегии выживания

Проблема в том, что к тому моменту почти все родители уже или знали, или догадывались, что с детьми надо обращаться как-то иначе. И срывались на детях в основном те, кто просто не мог сдержаться. Шизоиды, истероиды, параноики, нарциссы – те, чье поведение нельзя было предсказать и спрогнозировать.

У человека, растущего в такой обстановке, было не так много стратегий. Первая – придумать для родителей оправдания: "Да, били, зато я человеком выросла!" Или: "Ребенок должен знать свое место, без этого он сядет на шею и свесит ноги!" Для того, чтобы в это верить (меня любят, поэтому бьют; бьют, потому что любят), нужно пригасить всякую чувствительность, выключить все тонкие настройки, отрастить настолько толстую кожу, через которую не пробьется никакая боль – ни физическая, ни эмоциональная. 

Вторая стратегия – наоборот, развить остроту восприятия до предельного уровня. В норме у человека есть некий защитный слой, позволяющий не отлавливать слишком тонкие сигналы. Но у детей, выросших в условиях постоянного психологического или физического насилия – у жестоких, истеричных, а главное, непоследовательных родителей, сверхчувствительность часто оказывается единственной стратегией выживания. 

Знаете, как дети алкоголиков учатся определять состояние родителя по походке, дыханию, первому "привет" в телефонной трубке? Эти дети способны уловить запах алкоголя на большом расстоянии или через несколько дней. Все их рецепторы нацелены на распознавание пьяного человека. В то время как людям, никогда не сталкивавшимся с этой проблемой, не так-то просто отличить алкоголика от человека без зависимостей.

То, что непоследовательный, эмоционально неустойчивый родитель мог обидеться, разозлиться, замолчать или взорваться в любой момент, заставляло детей быть постоянно начеку, на стреме. Считывать невербальные знаки и такие тонкие подтексты, что в итоге это превратилось практически в суперспособности.

Дети, выросшие в таких семьях, кстати, обычно гениально врут, ведь правда редко ценится родителями-абьюзерами, и поэтому умение врать и скрывать свои чувства, демонстрируя взамен другие, "правильные", "одобряемые", – это тоже один из важнейших навыков выживания. Потом этот навык сделает из этих детей очень вежливых взрослых. Необходимость быть милым, приятным, социально одобряемым становится сутью человека, выросшего в ситуации постоянного эмоционального террора.

Нежные девочки: Новая порода

Если я встречаю невероятно милую, эмпатичную, эмоционально отзывчивую девушку – нежную и деликатную до предела, то я могу поставить все что угодно на то, что у нее очень сложные и болезненные отношения с мамой. 

Зато такую девушку довольно сложно обмануть. Она точно знает, что психологическое насилие не всегда выражается в оскорблениях, унижении или ругательствах. Часто оно начинается с нежной заботы: 

• "Не ходи туда, там опасно, я буду волноваться!" 
• или: "Ты у меня девочка-катастрофа, все время что-то то теряешь, то забываешь". 
• Или: "У тебя не получится, это для опытных (молодых, знающих языки, имеющих блат, более ловких)". 
• Или: "Женщина должна быть…" – а дальше список, чем и кем именно.

Она собаку съела на психологических манипуляциях, приемах и уловках. Она искренне считает, что слово "молодец" подходит для того, чтобы учитель похвалил ученика, родитель – ребенка или хозяин собаку. Но совсем не подходит для того, чтобы одному взрослому хвалить другого взрослого, потому что это снисходительное, оценивающее слово. А она прекрасно знает, как можно похвалить человека так, чтобы было не придраться, но при этом невыразимо тошно, – с ней такое проделывали миллион раз. 

Или, например, она видит очень большую разницу между словами "я не согласна" и "это чушь какая-то!" Она видит хамство во фразе "Почитайте такую-то книгу, она вам очень поможет", потому что неприлично сразу предполагать, что твой собеседник в отличие от тебя эту книгу не читал.

Кстати, абзац выше – это одновременно и некий тест на подобную чувствительность. Среднестатистическому – или нормальному – человеку такие вопросы скорее всего покажутся раздутыми или надуманными. А у нежной девочки (любого пола) вызовут живой отклик и понимание. В среднем эта гиперчувствительность и гипертревожность – ненормальны. Но в случае с нашей девочкой они играют важную защитную функцию. Вероятно, она не очень хорошо умеет говорить "нет", не умеет высказывать неприятную правду в лицо. Избегание неприятных ситуаций и дипломатичность – ее основное оружие, которое она часто применяет с невероятным успехом.

И знаете, что меня во все этой ситуации все же радует? Сверхэмпатия обычно не дает возможности причинять боль другому человеку. Даже если хочется. Даже если очень-очень хочется. Вокруг – я это вижу – растет следующее, большое поколение небитых детей. Детей, не видевших плохого. Мне кажется, что они будут лучше нас. И мир вместе с ними тоже станет лучше.

Автор: Алина Фаркаш, российская журналистка (бывший редактор Космополитэн в москве), переехавшая в Израиль, известна серией статей на Снобе, где описывает свой опыт.

Взято.